на самом деле мы здесь все мученики и все террористы
Мое почтенье, Зевс. Кажется, с тех пор, как последний листок бумаги, сложенный пополам, скрепленный печатью слюны и меда улетел в небытие, которое Вы именовали домом, и, судя по тому, что мои уши в напряженном ожидании не уловили Ваш ответ, то думаю, что времени прошло вполне достаточно, чтоб мы могли считать его украденным.
Новость эта была воспринята мной с прискорбием, и я теряюсь в догадках, почему, ведь насколько я знаю, бумага никогда не была в почете у тех, кто умел думать, как в эпоху Парнаса, так и в мои скорбные времена: слюну можно заспиртовать памятью, мед вытекает из речей, все, больше ничего не остается, но до сих пор мне кажется, что в этом недошедшем письме было что-то еще, чего я не помню, и что возможно могло иметь смысл для нас обоих.
Один философ в наши дни подверг сомнению возможность убийства рукописи путем огня или других подручных средств, но он не уточнил, распространяется ли этот фокус на текст печатный, и если даже да, никто не сможет поручиться за письмо утерянное. Увы, дражайший Зевс, как вспомнить сочетанье букв, утерянных в веках? Не думаю, что это было бы возможно. Да и ни к чему. Поэтому, я предлагаю Вам вариант попроще, возможно, он Вас устроит. Давайте поиграем, что письмо на самом деле НЕ БЫЛО утеряно, а это можно сделать единожды, божественной рукой прибавить одно слово, и весь смысл поменяется вновь. Не знаю, что получится из этого, мне никогда еще не доводилось участвовать в такого рода авантюре. Но может быть, единственный способ спасти не услышанное слово — это сказать его вновь?
Думаю, теперь, когда мы всерьез уладили официальную часть моего дела, можно снова переходить на Ты. Ты больше не расплывчатая точка в графе «адресат», а я не адвокат для незадавшегося вора. Пусть этим занимается полиция, мне уже не страшно. Ведь это только копия, рассылка, дубликат.
Настоящее письмо всегда со мной.
…Ты знаешь, Зевс, тех мыслей, собранных в пути, хватило бы на то, чтоб напоить все населенье Греции, если исчислить их вином, поэтому я уповаю, что письмо не вскроют на границе из-за перевеса, и что распухший от выпирающих речей конверт не вызовет у почтальона подозрений, будь он Гермесом или Розовой Пантерой. На нем всегда одна и та же марка, опознаватель и примета нашей связи, и если б даже некий докучливый филателист покусился на нее, он это сделал бы уже давно.
Таким образом, мы сумели обеспечить безопасность строчкам, которые пока прозрачнее воды. Не исключено, они не стоили того, чтоб их спасали. Мне же нечего добавить. Я и сейчас читаю через твое плечо, если письмо покажется тебе нелепым, ты можешь отодвинуть меня вслед за разорванным конвертом. До востребованности.
***
Заклятие Русью
Выдержки из манускрипта, вскрытого на почте любопытствующим, предпочетшим остаться анонимом
На рассвете запахло дымком. Кто-то курил всю ночь. Ворона взлетела и не обернулась.
Нас всех изначально закляли. Послушайте это заклятие Русью.
Душа, пропитанная севером и горечью, не сразу попадает в рай. Еще при жизни от нее попахивало дымком.
На Руси думают даже во сне, иногда, когда просыпаются, реже, когда ложатся спать, только жить при этом не всегда получается.
В учебнике вырвана страница. Абонент никогда не доступен.
Если снять трубку вместе с шумом моря и криками птиц можно расслышать нашу свободу. Под одеялом набухает ее самостоятельность.
Люди так и не вошли. Когда мы нарочно обнаружили проход в пещеру, им больше не стало интересно проникать внутрь. Они теперь во всех стеклах и во всех углублениях. Зачем мы остались кому-то нужны?
Мысли все хуже. Пожалуйста, пришлите немного шоколада.
По большому секрету: возможно, мы только сон какого-то подвыпившего кабальеро. Становится немного обидно, что мы не существуем на самом деле, но на смену скоро приходит облегчение. Если это действительно так, то отвечать за все нам не придется.
И мы до сих пор можем делать, что хочется.
Вот только что мы будем делать, когда хозяин нашей грезы неожиданно проснется? Или сойдет с ума. Есть от чего, его же сновидение со здоровой иронией рассуждает о том, что он сам всего лишь вымысел.
От такого любой рехнулся бы, это точно.
Добровольные киллеры. Их действительно больше нет. Даже шагов не осталось. А мы продолжаем пускать пули на полном скаку, в темноту. Мы продолжаем играть в жизнь. Притворяться живым одиноко. Это самая незавидная игра из всех. Чтобы игра продолжалась, приходится придумывать способы, пошлые, как наши постели, и такие же неспокойные.
Лучшим подарком стало бы сообщение. Официальное. Можно по телефону. О том, что никого из нас больше нет.
Сердце всегда портит хорошие игры, начинает гнать по полной программе, увеличивать приток крови, и все такое. Какие там игры.
Когда живешь так, как должен. Шепотом: так, как нравится. На полном скаку, и пули никак не закончатся…
Тот, кто курил на крыльце, внезапно перестал прислушиваться, встал на цыпочки, поцеловал то, что осталось от луны, и рассмеялся, как его научил луговой трупиал. Прозрачная капля мучительно соскользнула с клюва. И все птицы слетелись, гогоча над его недалекостью. Они смеялись, потому что он был не такой, как они. Когда до них дошло, кем он являлся, они в суеверном страхе смолкли перед ним, но было поздно. Его здесь уже не было.
У весны есть свое время года, и так уж случилось, что их частенько путают.
Мы вообще многое путаем. Придя к себе домой, небрежно бросив шляпу, усевшись в кресло у камина, достав бутылку доброго портвейна, отпив глоток, поглаживая кошку, выглянув в окно, предавшись планам и мечтам, мы и тогда еще не замечаем, что ошиблись дверью. И даже когда разъяренный хозяин, ворвавшись в наш уют, резонно спрашивает, какого черта мы здесь делаем, даже тогда мы склонны сначала возмущаться, потом недоумевать, а потом плакать, все еще не веря, что первый встречный выгнал нас из дома, полноправным владельцем которого мы себя все это время считали. И вот теперь, топчась снаружи, под дождем, сбив руки до крови стучась в тугую дверь, мы не уверены уже ни в чем, мы как калиф на час, не верим в чудеса, которыми недавно обладали, они вызывают лишь злость, и самый факт существования становится вопросом. И завтра мы опять будем ютиться в чужой комнате, не сумев отстоять свой дом. И наше завтра всегда будет чьим-то вчера.
Народонаселение стремительно растет, если хочешь разглядеть меня в этой давке, запасись воображением. Это нужно уметь делать быстро, страница постоянно обновляется. Факир, торгующий коврами на углу, послужит полноценным ориентиром. А там, где должна быть линия горизонта, поместили твои глаза. Я, как в детстве, ищу подсказки под ветвистыми корнями, я улыбаюсь, обнаружив то, что было зарыто задолго до меня, гораздо раньше. Подолом юбки стереть с него грязь. Классический дождь, как по плану, смеясь, по траве, без зонта и нытья, все случается, только когда не боишься промокнуть.
До дома мы так и не добежали. Нас обещали подвести, но выкинули где-то по дороге, я знала, что так будет, когда водитель отказался взять денег на чай. Желая подбодрить, он крикнул «Бегите!» нам вслед, а мы приняли это всерьез, и я до сих пор не решилась остановиться. Но пока мы бежим, мир как будто застыл и кажется, в доме еще не легли, и кажется, мы успеваем на ужин. Когда мы поймем, что не голодны, притормозим, и мир понесется в своем сумасшедшем, далеком от логики, истинном ритме, и мы задерем головы и увидим, как плывут облака, нас никто никогда не найдет…
На кухне только два стула пусты. Они разозлятся, если остынет чай.
Дети забыли, как их зовут, но до сих пор просят, чтоб им оставили немного конфет. Дети боятся признаться, что опоздали на ужин…
Занавеси отдернуты и стало как-то просторнее. После генеральной уборки обнаружилось несколько лишних комнат, которые мы раньше не замечали, когда ты проснешься, мы подумаем, что с ними делать. Вчера я не успела об этом подумать, потому что какие-то люди передвигали тут мебель, и от этого скрипа ужасно болела голова, а потом маляр в синем фартуке запачканном краской протянул мне счета, и, пробежавшись по нулям в конце каждой строки моя голова продолжала болеть еще больше, но ты аккуратно взял у меня лист бумаги, озаглавил его, как «Письмо Юпитеру», кажется, сложил в самолет, и выкинул в космос, а потом, словно вскользь, закурив сигарету, стоя вполоборота, так, чтоб дым шел влево, не меняя ни тембра, ни пульса, ни меридиана, ни летосчисления, ты сообщил мне, что, кстати, сегодня ночуем вместе. Я машинально улыбнулась.
Не ошибись ключом.
Да, у нас оказалось много разных комнат.
Но я буду в той, где когда-то проснулась с тобой.
Новость эта была воспринята мной с прискорбием, и я теряюсь в догадках, почему, ведь насколько я знаю, бумага никогда не была в почете у тех, кто умел думать, как в эпоху Парнаса, так и в мои скорбные времена: слюну можно заспиртовать памятью, мед вытекает из речей, все, больше ничего не остается, но до сих пор мне кажется, что в этом недошедшем письме было что-то еще, чего я не помню, и что возможно могло иметь смысл для нас обоих.
Один философ в наши дни подверг сомнению возможность убийства рукописи путем огня или других подручных средств, но он не уточнил, распространяется ли этот фокус на текст печатный, и если даже да, никто не сможет поручиться за письмо утерянное. Увы, дражайший Зевс, как вспомнить сочетанье букв, утерянных в веках? Не думаю, что это было бы возможно. Да и ни к чему. Поэтому, я предлагаю Вам вариант попроще, возможно, он Вас устроит. Давайте поиграем, что письмо на самом деле НЕ БЫЛО утеряно, а это можно сделать единожды, божественной рукой прибавить одно слово, и весь смысл поменяется вновь. Не знаю, что получится из этого, мне никогда еще не доводилось участвовать в такого рода авантюре. Но может быть, единственный способ спасти не услышанное слово — это сказать его вновь?
Думаю, теперь, когда мы всерьез уладили официальную часть моего дела, можно снова переходить на Ты. Ты больше не расплывчатая точка в графе «адресат», а я не адвокат для незадавшегося вора. Пусть этим занимается полиция, мне уже не страшно. Ведь это только копия, рассылка, дубликат.
Настоящее письмо всегда со мной.
…Ты знаешь, Зевс, тех мыслей, собранных в пути, хватило бы на то, чтоб напоить все населенье Греции, если исчислить их вином, поэтому я уповаю, что письмо не вскроют на границе из-за перевеса, и что распухший от выпирающих речей конверт не вызовет у почтальона подозрений, будь он Гермесом или Розовой Пантерой. На нем всегда одна и та же марка, опознаватель и примета нашей связи, и если б даже некий докучливый филателист покусился на нее, он это сделал бы уже давно.
Таким образом, мы сумели обеспечить безопасность строчкам, которые пока прозрачнее воды. Не исключено, они не стоили того, чтоб их спасали. Мне же нечего добавить. Я и сейчас читаю через твое плечо, если письмо покажется тебе нелепым, ты можешь отодвинуть меня вслед за разорванным конвертом. До востребованности.
***
Заклятие Русью
Выдержки из манускрипта, вскрытого на почте любопытствующим, предпочетшим остаться анонимом
На рассвете запахло дымком. Кто-то курил всю ночь. Ворона взлетела и не обернулась.
Нас всех изначально закляли. Послушайте это заклятие Русью.
Душа, пропитанная севером и горечью, не сразу попадает в рай. Еще при жизни от нее попахивало дымком.
На Руси думают даже во сне, иногда, когда просыпаются, реже, когда ложатся спать, только жить при этом не всегда получается.
В учебнике вырвана страница. Абонент никогда не доступен.
Если снять трубку вместе с шумом моря и криками птиц можно расслышать нашу свободу. Под одеялом набухает ее самостоятельность.
Люди так и не вошли. Когда мы нарочно обнаружили проход в пещеру, им больше не стало интересно проникать внутрь. Они теперь во всех стеклах и во всех углублениях. Зачем мы остались кому-то нужны?
Мысли все хуже. Пожалуйста, пришлите немного шоколада.
По большому секрету: возможно, мы только сон какого-то подвыпившего кабальеро. Становится немного обидно, что мы не существуем на самом деле, но на смену скоро приходит облегчение. Если это действительно так, то отвечать за все нам не придется.
И мы до сих пор можем делать, что хочется.
Вот только что мы будем делать, когда хозяин нашей грезы неожиданно проснется? Или сойдет с ума. Есть от чего, его же сновидение со здоровой иронией рассуждает о том, что он сам всего лишь вымысел.
От такого любой рехнулся бы, это точно.
Добровольные киллеры. Их действительно больше нет. Даже шагов не осталось. А мы продолжаем пускать пули на полном скаку, в темноту. Мы продолжаем играть в жизнь. Притворяться живым одиноко. Это самая незавидная игра из всех. Чтобы игра продолжалась, приходится придумывать способы, пошлые, как наши постели, и такие же неспокойные.
Лучшим подарком стало бы сообщение. Официальное. Можно по телефону. О том, что никого из нас больше нет.
Сердце всегда портит хорошие игры, начинает гнать по полной программе, увеличивать приток крови, и все такое. Какие там игры.
Когда живешь так, как должен. Шепотом: так, как нравится. На полном скаку, и пули никак не закончатся…
Тот, кто курил на крыльце, внезапно перестал прислушиваться, встал на цыпочки, поцеловал то, что осталось от луны, и рассмеялся, как его научил луговой трупиал. Прозрачная капля мучительно соскользнула с клюва. И все птицы слетелись, гогоча над его недалекостью. Они смеялись, потому что он был не такой, как они. Когда до них дошло, кем он являлся, они в суеверном страхе смолкли перед ним, но было поздно. Его здесь уже не было.
У весны есть свое время года, и так уж случилось, что их частенько путают.
Мы вообще многое путаем. Придя к себе домой, небрежно бросив шляпу, усевшись в кресло у камина, достав бутылку доброго портвейна, отпив глоток, поглаживая кошку, выглянув в окно, предавшись планам и мечтам, мы и тогда еще не замечаем, что ошиблись дверью. И даже когда разъяренный хозяин, ворвавшись в наш уют, резонно спрашивает, какого черта мы здесь делаем, даже тогда мы склонны сначала возмущаться, потом недоумевать, а потом плакать, все еще не веря, что первый встречный выгнал нас из дома, полноправным владельцем которого мы себя все это время считали. И вот теперь, топчась снаружи, под дождем, сбив руки до крови стучась в тугую дверь, мы не уверены уже ни в чем, мы как калиф на час, не верим в чудеса, которыми недавно обладали, они вызывают лишь злость, и самый факт существования становится вопросом. И завтра мы опять будем ютиться в чужой комнате, не сумев отстоять свой дом. И наше завтра всегда будет чьим-то вчера.
Народонаселение стремительно растет, если хочешь разглядеть меня в этой давке, запасись воображением. Это нужно уметь делать быстро, страница постоянно обновляется. Факир, торгующий коврами на углу, послужит полноценным ориентиром. А там, где должна быть линия горизонта, поместили твои глаза. Я, как в детстве, ищу подсказки под ветвистыми корнями, я улыбаюсь, обнаружив то, что было зарыто задолго до меня, гораздо раньше. Подолом юбки стереть с него грязь. Классический дождь, как по плану, смеясь, по траве, без зонта и нытья, все случается, только когда не боишься промокнуть.
До дома мы так и не добежали. Нас обещали подвести, но выкинули где-то по дороге, я знала, что так будет, когда водитель отказался взять денег на чай. Желая подбодрить, он крикнул «Бегите!» нам вслед, а мы приняли это всерьез, и я до сих пор не решилась остановиться. Но пока мы бежим, мир как будто застыл и кажется, в доме еще не легли, и кажется, мы успеваем на ужин. Когда мы поймем, что не голодны, притормозим, и мир понесется в своем сумасшедшем, далеком от логики, истинном ритме, и мы задерем головы и увидим, как плывут облака, нас никто никогда не найдет…
На кухне только два стула пусты. Они разозлятся, если остынет чай.
Дети забыли, как их зовут, но до сих пор просят, чтоб им оставили немного конфет. Дети боятся признаться, что опоздали на ужин…
Занавеси отдернуты и стало как-то просторнее. После генеральной уборки обнаружилось несколько лишних комнат, которые мы раньше не замечали, когда ты проснешься, мы подумаем, что с ними делать. Вчера я не успела об этом подумать, потому что какие-то люди передвигали тут мебель, и от этого скрипа ужасно болела голова, а потом маляр в синем фартуке запачканном краской протянул мне счета, и, пробежавшись по нулям в конце каждой строки моя голова продолжала болеть еще больше, но ты аккуратно взял у меня лист бумаги, озаглавил его, как «Письмо Юпитеру», кажется, сложил в самолет, и выкинул в космос, а потом, словно вскользь, закурив сигарету, стоя вполоборота, так, чтоб дым шел влево, не меняя ни тембра, ни пульса, ни меридиана, ни летосчисления, ты сообщил мне, что, кстати, сегодня ночуем вместе. Я машинально улыбнулась.
Не ошибись ключом.
Да, у нас оказалось много разных комнат.
Но я буду в той, где когда-то проснулась с тобой.